ЛЮБОВЬ ОРЛОВА - мегазвезда советского Голливуда
Наталья Кишиневская 2007-н.в.
Copyright © 2007 Sally Morgan
"И если правда, что человек жив, пока о нем помнят, то она была, есть и будет - наша Орлова!" (с) - народная артистка СССР Ия Саввина
- Любовь Орлова и Ия Саввина
- Пресса СССР
Ия Саввина ."БЛАГОДАРНОСТЬ ТАЛАНТУ "
Журнал "Искусство кино", 1975 год
Два часа от площади Восстания до площади Маяковского шли люди. Шли попрощаться с Любовью Петровной Орловой. А потом, когда траурный кортеж направился на Ново-Девичье кладбище, тысячи людей стояли на площади и тротуарах Садового кольца. Тысячи тех, кто не успел попрощаться с Орловой в театре. И при виде такой любви зрителей к актрисе к горькой и душной безысходности на душе присоединилось какое-то странное чувство, чувство благодарное, как если бы жизнь Орловой, действительная, не оборвалась, а продолжалась.
И нужно, необходимо, чтобы продолжалась, потому что Орлова – явление исключительное. От всех прекрасных, одаренных, любимых артистов, составивших эпоху в искусстве, ее отличает особая магия имени.
Была я маленькой – знала, есть Орлова. Гуляла вечерами деревенская «улица», и девчата, обнявшись, пели: «Любовь Орлова играет эту роль». Прошли годы – есть Орлова. Наконец, судьба свела в одном театре, а потом в одном спектакле – оставалась Орлова. Огромный талант и труд, радости и беды, все личные, свойственные только ей и никому более качества слились в этом имени, и оно стало магическим – ничего не надо объяснять про Орлову, достаточно назвать ее имя. А для меня в этом имени заключалась подсознательная идея постоянства жизни и природы. Я не знала этого прежде, просто чувствовала необычность своего отношения к Любови Петровне, и только, когда ее не стало по каменной тяжести на сердце я ощутила необходимость ее присутствия.
В театре, «за глаза» называли ее – Любочка. Это не фамильярность. Это нежность. Наша Любочка была гордостью театра и делала людям много добра, но любовь к ней не была меркантильной платой за содеянное. В этом был ее особый человеческий талант – вызывать в окружающих желание любить себя, относиться к себе по-доброму, не только потому, что это Орлова, не только потому, что это хороший товарищ, а просто так.
Молодой актер нашего театра рассказал мне, что однажды зимой, в неподходящее для цветов время, он увидел – фиалки. Пройти мимо них, пахнувших землей, снегом, весной, свежестью, было невозможно, а покупать глупо, он идет не домой, дарить некому. «И вдруг я вспомнил, что в театре идет «Милый лжец». Я, просто счастливый от такого прекрасного совпадения, принес цветы Любови Петровне. У нее там сцена с цветами, и перед этой сценой я отдал ей фиалки».
Почему подарил? Просто так.
Актриса с магией имени была хрупкой маленькой женщиной, изящно, со вкусом, одевающейся, с добрыми глазами, прелестной улыбкой, утонченной интеллигентностью. Р.Я.Плятт выходил с ней к рампе не просто как с партнершей: он бережно и нежно «подавал» Орлову зрителям. Осторожно, бережно, как хрупкий сосуд с редким даром – женственностью.
И когда Орлова приходила на репетиции «Странной миссис Сэвидж», на лицах артистов появлялось непроизвольное выражение доброго восхищения: так смотрят на красивых детей или на цветы. Она приходила каждый раз как бы впервые и улыбалась, и все улыбались, и всем она нравилась, и ей говорили об этом, не испытывая неловкости ли скованности, и она не притворялась смущенной, а по всему было видно, что внимание это ей приятно. Атмосфера на репетициях была дружелюбная и легкая, а в день ее дебюта весь театр волновался и «болел» за нее. А потом Любовь Петровна говорила: «Девочки, а не отпраздновать ли нам следующую «Сэвидж»?» - «А почему следующую?» - «Как-никак, третий спектакль на этой неделе. Чем не праздник?». И мы праздновали, и Любовь Петровна сидела совсем-совсем «своя», но защищенная от фамильярности своей естественностью, чистотой, порядочностью.
В «кулуарах» никогда не вели разговоров о личной жизни Орловой, «не сплетничали», а если кто-нибудь заговаривал о чем-либо бытовом, будничном, то с тайным желанием удивить собеседника необычностью. Как-то обсуждали больную тему: не умеем мы, артисты, держать форму, не следим за собой, только что был мальчик или девочка и вот уже обрюзг, пополнел и прочее, а вот Орлова…
И с какой радостью я разрушила фантазии, рассказав об одном «дне быта». Это было во время зарубежных гастролей театра.
Рано утром мы выехали поездом из Югославии в Болгарию. Как правило, спальных вагонов там нет, и к вечеру мы умирали от усталости. Так же ехала и Орлова. Приехали. Мы с Танечкой Бестаевой обсуждали проблему: ужинать или немедленно спать. Все-таки ужинать. Из двери напротив выходит Любовь Петровна. «Ужинать? Девочки, я с вами». Мы еле плетемся. Она идет легко, маленькая, изящная. В ресторане какие-то молодые люди бросаются ко мне: «Это Орлова? Неужели это Орлова?» И ответить – «Да!» – приятно, как если бы я была причастна к этому имени. Но как быть с ужином? Что заказать в десять часов вечера, чтобы не шокировать Любочку? Вегетарианские блюда кажется мне наиболее подходящими для такого случая, и я с ненавистью читаю названия их в меню – очень хочется есть, и я не люблю морковь. Вдруг слышу: «Девочки, давайте по бульону с пирожком, по бифштексу и бутылочку красного сухого вина». Это было много лет до наших праздников на «Сэвидж» и прозвучало громом в небе.
Общаться с Орловой было радостью. Были искренность и легкость, покой и раскрепощение. Как увязать это с магией имени, не знаю, а, может быть, очень просто: мы все же думали про нее, что она – Орлова, а она о себе так не думала. И в этом – ее человеческое достоинство и значительность. Делала добро людям, не выискивая благодарности, так что иногда ее забывали поблагодарить. Почти так было со мной.
Любовь Петровна дважды серьезно повлияла на мою личную судьбу. В 1960 году я дебютировала на сцене театра имени Моссовета в роли Норы. До этого ее несколько лет играла Любовь Петровна. Я ничего не понимала в театральной жизни и не задумалась даже, не обижает ли знаменитую артистку посягательство на ее работу.
Но в день первого спектакля я получила корзину цветов с запиской «Норе от Норы». Это была самая большая награда – цветы от кумира, от любимой актрисы. Сохраняю записочку, как талисман – с этого дня я уже не рвалась из театра в свою прежнюю профессию.
Но Любовь Петровну я не поблагодарила – нет, конечно, какие-то куцые слова сказала ей при встрече, а ведь хотелось написать ей, как люблю, ценю, почитаю, как тронута вниманием и поддержкой. Постеснялась. Думала, что чувство – главное, а слова – ничто. Лучше бы все то, о чем пишу сейчас, сказать ей лично.
А через несколько лет у меня пропал голос. Нужна была операция. Друзья, знакомые, семья – самые близкие люди, и сама я, говорили «ай-ай» и все. Орловой не было в театре, она снималась. А когда мы встретились, и Любовь Петровна услышала мой голос, она пришла в негодование. Я никогда, ни до, ни после, не видела ее в таком гневе. Любовь Петровна кричала на меня, говорила, что я теряю профессию, что у меня нет воли и я не заслуживаю никакого уважения, ожидая трагического конца. И ушла.
А утром следующего дня позвонила мне: Все устроено. Все необходимые бумаги я в театре сделала. Немедленно приезжайте. Вас будет смотреть лучший специалист в этой области Павел Антонович Демидов. Это гениальный врач и замечательная личность. Что он скажет, то мы и сделаем». Любовь Петровна так и сказала – «мы». Через месяц после операции я говорила нормально. Вы скажете, что так поступил бы на ее месте любой хороший человек. Сделал бы это, если б мог. Нет, вникать в чужую беду не только советом и сочувствием, но конкретно, осязаемо, делом – это редкое и драгоценное качество, которого не хватает очень многим милым и хорошим людям.
И надо было сказать Любови Петровне, что второй раз в жизни она «заставила» меня быть актрисой. И опять я постеснялась громких слов.
Любовь Петровна пробуждала в людях доброе чувство, и если правда, что человек жив, пока о нем помнят, то она осталась, остается и останется, наша Орлова.
